Протоиерей Алексий Попов

Фрейлина-исповедница: житие Натальи Модестовны Фредерикс. Часть 2. Жизнь во время революции: от служения ближним к исповедничеству

Мы продолжаем публикацию книги священника о святой исповеднице нашего края баронессе Наталье Модестовне Фредерикс.

 

Слуга для слуг

Октябрьская революция 1917 года застала Наталью Модестовну в Смоленской губернии, в гостях у её двоюродной сестры Варвары Петровны Волковой в имении Хмелита. Никакой паники или смятения не было — и баронесса, и хозяева встретили свершившееся со спокойствием и достоинством.

Однако совершенно иные настроения овладели умами крестьян. Буквально через несколько дней после переворота они потребовали от графини Волковой вместе с семьёй покинуть имение. Поэтому Наталья Модестовна вместе с родственниками вынуждена была уехать в Петроград. В скором времени имение Хмелита было разорено и впоследствии превращено в питейное заведение.

Смысл своей жизни с этой поры баронесса отождествляла с идеей служения Богу, Церкви и ближним. В Петрограде у неё была квартира по адресу: ул. Сергиевская, 26, кв. 1, которую она снимала ещё с 1913 года. Состояла она из пяти комнат — четырёх спален и гостиной, ванны, клозета, небольшого коридора и кухни.

В январе 1918 года одну из спален отобрали большевики, отдав её солдату. Тот, правда, отсутствовал по целым дням и возвращался очень поздно, а иногда и вовсе не ночевал. У себя в комнате он никогда не прибирал. В остальных помещениях, кроме хозяйки, жили мать Варвары Петровны — 72-летняя графиня Софья Михайловна Гейден, больная раком, и её гувернантка, которая ухаживала за ней; бывшая гувернантка Натальи Модестовны — 76-летняя Евфразия Николаевна Штунц и её родная сестра Варвара Николаевна, тоже престарелая и больная — она не могла пошевелить правой рукой. Там же проживала кухарка баронессы Мария Семёновна Будовская, периодически страдавшая от приступов ревматизма и часто требовавшая ухода. Баронесса сама заботилась о ней и прислуживала ей. Смиренно принимая посланные Богом испытания, также уже немолодая, в свои 53 года она делом являла христианскую любовь, служа собственной прислуге. Когда кухарка болела, Наталья Модестовна сама готовила на всех, мыла посуду, подметала и вытирала пыль, в том числе в комнате у солдата.

Обеспечить пропитанием всех проживавших в доме было весьма непросто. Деньги стремительно обесценивались.

Жившая вместе с графиней В. П. Гейден гувернантка её сыновей миссис Тидзелл записала в своём дневнике: «На нас девятерых, живущих в этом доме, и ещё шестерых у баронессы большевики разрешают [Варваре] Петровне получать только 200 рублей в неделю. Но прожить на сумму меньше чем 150 рублей в месяц и одному-то невозможно, даже если он живёт в одной комнате и сам себя обслуживает. Наше же пособие составляет менее 54 рублей в месяц на человека. Хлеб не выдают. У графини пытались испечь хлеб из картофельной муки и отрубей…» (From a Russian Diary. 1917–1920. By an Englishwoman [Mrs. Tidsuell.]. London: John Murray, Albemarle Street, W. — 1921. — P. 61).

К весне 1918 года положение в Петрограде стало крайне тяжёлым: не хватало самых необходимых вещей и товаров, почти не было медикаментов, продовольствия, топлива, постоянно были перебои с электричеством и подачей горячей воды. Ко всему прочему, в городе начались эпидемии и болезни.

Наталья Модестовна продавала свои вещи и на вырученные деньги покупала на базаре у крестьян продукты, дорожавшие с каждым днем.

Об этом времени миссис Тидзелл писала: «Наши обеды становятся всё более и более непривычными. Сегодняшний состоял из ухи, которой, к счастью, было много, и кусочков теста (видимо, нечто вроде клёцек или галушек. — Авт.), которое мы едим с солью. Вчера на ужин было по два небольших капустных шарика на каждого. Мы все были так голодны!» (Там же. — P. 51). Радовались, когда удавалось купить рыбьи головы — тогда варили уху. Почитали за счастье, если кто-то из знакомых приносил в качестве гостинцев к чаю высушенные в духовке сухарики из хлебных корок…

 

Террор власти

Экономическая и социальная катастрофа сопровождалась произволом и беззаконием новой власти. Под предлогом поисков огнестрельного оружия в квартире у баронессы по нескольку раз в неделю проходили обыски, во время которых изымались вещи, имеющие материальную ценность — драгоценности, деньги, мебель, одежда, а также книги, письма и документы. Во время одного из таких обысков, который проводил известный латышский революционер, один из «отцов» ВЧК Яков Петерс, у Натальи Модестовны были изъяты её личные письма и документы — какие именно, мы вряд ли когда-нибудь узнаем, но, по свидетельству миссис Тидзелл, они имели большую историческую ценность.

Квартира баронессы была под постоянным наблюдением, телефон прослушивался. При обысках большевики не раз грозили баронессе: «Мы вас арестуем». Чтобы избежать этого, зимой 1918 года она была вынуждена жить на квартире своего друга, директора Императорского Эрмитажа графа Дмитрия Ивановича Толстого. Впрочем, Наталья Модестовна поступила так более из предосторожности, чем из страха. Она была человеком мужественным и решительным, и это не раз проявлялось в её поступках.

Арест угрожал не только баронессе, но и её родным и близким. В это бурное и неспокойное время многие представители дворянства уезжали за границу. Среди них были и близкие родственники баронессы. Елена Илиодоровна с сыновьями Владимиром и Дмитрием выехали в Польшу; двоюродной сестре Варваре Петровне и её мужу Владимиру Александровичу Волкову после долгих хлопот удалось добиться разрешения уехать в Москву, куда они перебралась в марте 1918 года, предоставив старую и смертельно больную графиню Гейден заботам Натальи Модестовны. Та ухаживала за своей тёткой несколько месяцев, пока Софья Михайловна не скончалась 26 сентября 1918 года. (Позже Волковы смогли выехать в Англию, где графиня стала председательницей русского общества помощи беженцам.)

Возможно, баронесса тоже уехала бы, но из Петрограда её не выпускали, и после нескольких попыток получить разрешение она смирилась. Смысл своей жизни с этой поры она отождествляла с идеей служения Богу, Церкви и ближним.

К лету после бесконечных обысков, сопровождавшихся допросами и унижениями, Наталья Модестовна осталась почти без одежды и средств к существованию. Единственную остававшуюся пару туфель она берегла, чтобы по воскресеньям надевать в церковь, а всю неделю ходила босиком.

В августе 1918 года наместника одного из петроградских монастырей, тяжело больного и прикованного к постели, арестовали и отправили в тюремную больницу, где надзиратели жестоко избили его, нанеся около 160 ударов. Такое бесчеловечное обращение вызвало возмущение даже среди самих большевиков, после этого случая приставивших к арестованному охрану. 26 августа баронесса посещает его в этой «больнице», чтобы поддержать и укрепить. 7 сентября он и ещё несколько человек были расстреляны. К большому сожалению, гувернантка Волковых миссис Тидзелл, описавшая всё это в дневнике, не упомянула ни имени священномученика, ни названия монастыря, в котором он был наместником.

Ещё один эпизод, о котором мы узнаём из того же дневника. 27 августа, на следующий день после посещения в больнице избитого священнослужителя «баронесса вернулась из церкви очень расстроенной. Два матроса до полусмерти избили старого дьякона. Они проезжали мимо него на велосипедах; он шёл в одиночестве, молча. Внезапно они остановились, схватили его за бороду и начали бить. Баронесса с дочерью дьякона и ещё несколькими людьми пошла в Совет и подняла шум; Совет был несколько расстроен из-за этого „небольшого недоразумения“ и попытался замять дело» (Там же. — P. 127).

Таким образом, Наталья Модестовна без страха повторяла подвиг христианок первых веков, посещавших в темницах единоверцев, будущих мучеников, а то и открыто становившихся на их защиту, свидетельствуя о той великой христианской любви, что побеждает страх.

Зима 1918–1919 гг. для баронессы и её окружения выдалась очень тяжелой. Миссис Тидзелл свидетельствует: «Неотапливаемые дома, невозможность достать топливо, хлеб выдают редко, да и то в небольших количествах; а покупать в другом месте — это 130 рублей, и цена растёт с каждым днём. Крупа стоит 130–150 рублей, сливочное масло — 900, молоко — 80» (Там же. — P. 240). Но о ценах на такие продукты справлялись редко, поскольку не могли их себе позволить.

Множество народу умерло от голода и холода в ту зиму. Без отопления оставались многие больницы, в родильных домах младенцы замерзали, едва появившись на свет. Те, кому удалось выжить, старались покинуть город. Если в 1916 году население столицы составляло два с половиной миллиона человек, то в 1919-м — всего лишь 900 тысяч.

В начале 1919 года Наталья Модестовна поступила на работу в педагогический институт дошкольного образования, где трудилась до июля в должности библиотекаря.

 

Первый арест

Голод, холод и разруха не мешали большевикам, в чьих квартирах всегда было жарко натоплено, регулярно проводить обыски. Очередной раз в квартиру баронессы пришли в 6:30 утра 11 июля 1919 года. Обыск был устроен по доносу, из мести написанному председателем Домового комитета. Он был вором, и Наталья Модестовна на заседании комитета «в своей обычной откровенной манере» (Там же. — P. 220) прилюдно обличила его. На сей раз обыском дело не ограничилось. Чекисты нашли старые письма двоюродного брата баронессы Сергея Дмитриевича Сазонова, бывшего до февральской революции министром иностранных дел царского правительства. Обрадованный Петерс, проводивший обыск, изъял их, а адресата «как бывшую баронессу» задержал «в качестве заложницы». Сперва её посадили в ДПЗ (дом предварительного заключения) в Петропавловской крепости, продержали там до 26 июля, после чего отправили в Московский лагерь.

В это время в Москве находились Волковы и переехавшая туда в конце августа миссис Тидзелл, которая жила теперь частными уроками. 11 сентября 1919 года баронессе позволили на несколько часов покинуть лагерь. Миссис Тидзелл записала в дневник: «Вчера я была очень расстроена. Мы узнали, что баронессу выпустят из тюрьмы на час-другой, и она будет у Веры Васильевны. Я пропустила все свои дневные уроки и пошла туда с маслом, мёдом и яйцами — в качестве подарка на именины (память мц. Наталии отмечалась за три дня до этого, 26 августа/8 сентября. — Авт.). Баронесса так и не пришла. А сегодня вечером я вернулась с уроков и нашла у себя на столе записку: „Очень жаль, что не застала вас дома; зашла на минутку перед тем, как идти ‚домой‘. Примите и проч.“ Баронесса была и у Веры Васильевны, и здесь. Мне так жаль, что я с ней не повидалась. Я оставила масло и мёд на случай, если она придёт, но совершенно забыла о яйцах. Я должна отправить их в воскресенье. Масло и яйца я получила по своей инвалидной карточке» (Там же. — P. 229).

В последний раз миссис Тидзелл (уехавшая из России в начале марта 1920 года) встречалась с Натальей Модестовной 7 октября 1919 года. В тот день она записала в дневник: «В воскресенье трамваи не ходили… я отнесла продукты баронессе… Было так радостно снова повидаться с ней. К сожалению, выглядит она неважно; она не то чтобы похудела, но её лицо имеет нездоровый вид. Кожа сильно потемнела, и кажется, будто её глаза видят что-то, чего не видим мы. Боюсь, она часто думает о смерти… Не удивительно!» (Там же. — P. 232).

В феврале 1920 года Наталью Модестовну освободили. Вернувшись в Петроград, она с весны 1920 года снова работает библиотекарем в том же институте, что и раньше, пока весной 1922 года её не увольняют по сокращению штатов. После этого баронесса подрабатывает, давая частные уроки детям дошкольного возраста на дому.

 

Церковное служение

Наталья Модестовна и раньше нередко ходила в Сергиевский собор, расположенный на углу той же улицы, где стоял её дом, и Литейного проспекта. Теперь она становится активным членом приходского совета («двадцатки»), в её обязанности входит регистрация прихожан и продажа просфор.

Вскоре она вступает в новосозданное Спасское православное братство.

К 1922 году в Петрограде существовало более трёх десятков подобных братств, занимавшихся литературной деятельностью, работавших с молодёжью, проводивших беседы, лекции, диспуты. Советская власть боролась с ними и делала несколько попыток разгромить их, заводя уголовные дела на наиболее активных членов.

Одним из наиболее заметных из братств было Спасское, основанное в марте 1920 года иеромонахом Мануилом (Лемешевским). Оно вело широкую благотворительную и церковно-просветительскую деятельность, собирало средства для заключённых и ссыльных, помогало бесприходному духовенству. На полном обеспечении братства находилось около 120 детей. Оно также издавало и распространяло религиозно-нравственную литературу.

Ранее Наталья Модестовна жертвовала на нужды братства значительные суммы. Члены его — до 50 человек — регулярно собирались на квартире настоятеля Преображенского собора священномученика Михаила Тихомирова (†1931) для совершения молебнов, чтения акафистов и духовных бесед. Но главной целью Спасского братства была бескомпромиссная борьба с «живой церковью». Издаваемые братством брошюры призывали не ходить в обновленческие храмы и не слушать лукавые речи их «духовенства». Как следствие, против членов братства начались интриги со стороны «живоцерковников» и покровительствовавшего им ГПУ.

 

Второй арест

3 февраля 1924 года в 6:30 утра Наталья Модестовна была вторично арестована — «за активную церковную деятельность в приходе». Предварительное заключение отбывала в ДПЗ по первой «расстрельной» категории. В тот же день по тому же групповому «делу Спасского братства» было арестовано около 35 человек: епископ Мануил (Лемешевский; †1968), священники — протоиерей Павел Виноградов (Павел Павлович Виноградов (1856—?), в 1914–1924 гг., с перерывом на арест и заключение с мая по 28 июля 1922 г., — настоятель храма Вознесения на Вознесенском проспекте; по свидетельству Н. М. Фредерикс, в прошлом её духовник. Арестован в тот же день, что и баронесса; осуждён на 2 года принудительных работ«. Содержался в Ленинградской городской тюрьме, однако 29 июля 1924 г. «за старость лет» освобождён под подписку о невыезде. До мая 1925 г. вновь был настоятелем Вознесенской церкви. Дальнейшая судьба неизвестна (см. База данных ПСТГУ «За Христа пострадавшие»)), священномученик протоиерей Александр Сахаров (†1927; память 25 июля/7 августа), члены приходского совета, в т. ч. мученица Анна Лыкошина (†1925; память 28 сентября/11 октября).

Из показаний Н. М. Фредерикс на допросах в 1924 году:

«Со мной проживает Будовская Мария Семёновна 57 лет, она на моём иждивении. Родственников близких никаких не имею. Знакомых, с которыми бы постоянно виделась, не имею.

Я очень занята делами по Сергиевскому собору, и поэтому никуда не хожу и ко мне никто не ходит.

В соборе я заведую регистрацией прихожан, принимаю от них добровольные членские взносы и передаю деньги казначею — Сослову или старосте — Шотихину. Там же занимаюсь продажей в соборе просфор. Я член двадцатки.

К советской власти отношусь безразлично. К революции же с благодарностью, т[а]к к[а]к она повлияла на меня в духовном смысле. Она освободила меня от имущественных и светских пут, от которых само́й трудно было бы отказаться. Теперь я всецело отдалась церкви.

Церковь, по-моему, должна быть вне всякой политики и не должна реагировать абсолютно на какие бы то ни было общественные и политические события. Поэтому я отношусь к новой (обновленческой. — Авт.) церкви отрицательно.

Из духовных лиц близких знакомых не имею. Моего бывшего духовника Виноградова давно не видала. Епископа Мануила видела 1 раз, когда пришла к нему по делам собора. Хорошо знаю духовных лиц нашего собора о. Иоанна Морева, о. Павла Николаева и о. Андреева, Фёдора.

Когда наш собор был в руках обновленцев, я ходила в собор Спаса Преображения и Косьмы и Дамиана. Со служившим в первом соборе о. Михаилом Тихомировым знакома, он иногда служит у нас заказные обедни. Он меня знает ли по фамилии — не могу сказать.

Больше ни с кем не знакома».

На вопрос анкеты о политических убеждениях Наталья Модестовна ответила: «Никаких, так как я человек религиозный и политика для меня не существует» (Уголовно-следственное дело. Архив УФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Дело № П-82582).

На следующем допросе на настойчивые попытки следователя добиться каких-то политических признаний, а также информации о других лицах, баронесса отвечала в том же духе, что и раньше, а о других предпочитала говорить неопределённо и уклончиво: «Настоящим заявляю, что я как раньше, так и в настоящее время политикой не занимаюсь. К Сергиевскому собору или вообще к церкви я отношусь только с духовной стороны — как служение Богу. До 1913 года я мало касалась к церкви, так как не особенно была религиозная, но с 1913 года я всё больше и больше укреплялась в духовной вере.

Лыкошина вступила в двадцатку Сергиевского собора, кажется, до моего туда вступления, никакой деятельности она не проявляла, и я ещё удивляюсь, что она, состоя членом Совета, не бывает на собраниях.

При службах еп[ископа] Мануила в Серг[иевском] соборе я присутствовала два раза. На последнем служении он говорил проповедь о том, что мы должны твёрдо держаться православной веры и церкви, хотя бы нам пришлось нести гонения.

Следователь: Скажите, что, Мануилом упоминалось о каких-то надвигаемых тучах или бурях?

Н. Ф.: Что-то упоминалось, но точно воспроизвести не могу.

Следователь: Скажите, откуда у вас молитва, в которой призываете сносить народные гонения и пытку палачей.

Н. Ф.: Кто-то дал, но не помню.

Следователь: Кто вас просил навести справку в Лондоне о Юр[ии] Ал[екс...виче] Антонове?

Н. Ф.: Я не знаю, но письмо в Лондон писала, откуда ответа не получила. Кто такой Николай Иванович, который просил справиться, я не знаю и не помню. Больше показать ничего не могу. Правильность изложенного мною подтверждаю» (Уголовно-следственное дело. Архив УФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Дело № П-82582).

26 сентября 1924 года особым совещанием при коллегии ОГПУ по статьям 67 («За активные действия и активную борьбу против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственных должностях при царском строе, караются наказанием, предусмотренным 1 частью 58 статьи»), 69 («Пропаганда и агитация, выражающаяся в призыве к свержению власти Советов путём насильственных или изменческих действий, или путём активного или пассивного противодействия рабоче-крестьянскому правительству, или массового невыполнения возлагаемых на граждан воинской или налоговой повинностей, карается лишением свободы на срок не ниже трёх лет со строгой изоляцией») и 73 («Измышление и распространение в контрреволюционных целях ложных слухов или непроверенных сведений, могущих вызвать общественную панику, возбудить недоверие к власти или дискредитировать её, карается лишением свободы на срок не ниже шести месяцев») (Уголовный кодекс РСФСР (1922 г., мая 26), ст. 67, 69, 73) приговорена к двум годам заключения в концлагере.

Продолжение следует

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Читайте также:

Фрейлина-исповедница: житие Натальи Модестовны Фредерикс. Часть 1. Жизнь до революции: от благотворительницы к сестре милосердия